Почти сразу после публикации «Слова о полку Игореве» в 1800 году некоторые люди начали высказывать мнения о том, что это произведение не было создано в конце XII века, а представляет собой недавнюю подделку под древность. Споры об этом с тех пор вспыхивали неоднократно, причем участниками полемики становились не только профессиональные учёные, но и воодушевленные дилетанты, энергично отстаивавшие кто древность «Слова», кто – его поддельность. Максим Руссо проверил, насколько серьёзны доводы обеих сторон.

Хотя в академическом мире сторонников версии о позднем происхождении «Слова о полку Игореве» сейчас немного, среди широкой публики она популярна и поныне. Достаточно заглянуть в любую онлайн-публикацию, посвящённую «Слову о полку Игореве», где разрешены комментарии пользователей, и среди комментаторов обязательно найдётся сторонник версии о поддельности. В 2014 году вышла книга Александра Костина «"Слово о полку Игореве" — подделка тысячелетия». Немецкий писатель Петер Келер в книге «Фейк. Забавнейшие фальсификации в искусстве, науке, литературе и истории» (2015, русский перевод — 2017) перечисляет «Слово о полку Игореве» в одном ряду с «Протоколами сионских мудрецов» и дневниками Гитлера, хотя и признаёт, что фальсификация не доказана.

Следует отметить, что существует немало обстоятельств, способствующих скептическому взгляду на подлинность «Слова о полку Игореве».

Повесть сохранилась в единственном экземпляре в составе сборника, обнаруженного собирателем древнерусских книг графом Алексеем Мусиным-Пушкиным. Ни одного другого манускрипта с нею найти не удалось.
Библиотека Мусина-Пушкина погибла при пожаре Москвы 1812 года, так что текст «Слова о полку Игореве» теперь доступен только благодаря первому печатному изданию, рукописной копии, сделанной для Екатерины II, а также выпискам историков Алексея Малиновского и Николая Карамзина.
Мусин-Пушкин неохотно сообщал сведения об обстоятельствах находки сборника.
«Слово о полку Игореве» было опубликовано в разгар эпохи романтизма, когда во многих странах Европы обострился интерес к национальным корням и древней литературе, что нередко способствовало появлению фальсификаций. В конце XVIII — начале XIX века появились такие знаменитые подделки, как поэмы Оссиана (1760-е), Краледворская рукопись (1817), Зеленогорская рукопись (1818).
В советское время сомнение в аутентичности «Слова о полку Игореве» расценивалось как идеологическая диверсия, и усомнившийся рисковал навлечь на себя гнев властей. Открытая дискуссия о подлинности «Слова» была невозможной. Идеологический диктат вызывал естественное противодействие, поэтому версия о поддельности «Слова» становилась психологически привлекательной для многих людей.

Если бы мусин-пушкинский сборник не погиб в огне, ответ на вопрос был бы получен если не в XIX, так уж точно в XX веке. Фальсификатор 1790-х годов явно не обладал бы необходимыми технологиями и знаниями палеографии, чтобы изготовить поддельную древнюю рукопись, которая не была бы разоблачена поздними специалистами. Но сборник до нас не дошёл, поэтому и скептики, и сторонники подлинности «Слова о полку Игореве» вынуждены искать аргументы в имеющемся тексте и сопутствующих обстоятельствах.

Надо сказать, что доводы с обеих сторон нередко были неубедительными. Скептики, по словам Петра Калайдовича, «не могли уверить себя, что поэма сия принадлежит XII веку, когда сравнивали тогдашнее варварство и невежество с теми высокими мыслями, с теми возвышенными чувствами и красноречивыми выражениями, которые отличают её от русских летописей, простых и неокрашенных». Сторонники подлинности те же «красноречивые выражения», то есть высокие литературные достоинства «Слова», считали аргументом в свою пользу. Так же дело обстояло и с другими аргументами. Параллели между «Словом» и фольклорными текстами одни считали доказательством подлинности, другие говорили, что фальсификатор просто использовал цитаты из фольклора. Скептики указывали на тёмные места в тексте как на свидетельства того, что автор XVIII века не справился с древнерусским языком, но им отвечали, что настоящий мистификатор никогда не стал бы допускать таких ляпов.

Серьёзным доводом в пользу подлинности «Слова» стало обнаружение «Задонщины» — произведения XIV века, посвящённого победе в Куликовской битве (первая публикация одного из списков «Задонщины» — 1852 год). В тексте «Задонщины» есть немало цитат и заимствованных образов из «Слова о полку Игореве». Но скептики не сдались и выдвинули предположение, что не в «Задонщине» цитировалось «Слово», а «Задонщина» послужила источником для фальсификатора, который брал из неё цитаты для своего произведения. На первичности «Задонщины» настаивали самые авторитетные учёные из лагеря скептиков: Луи Леже, Андре Мазон и Александр Зимин.

В полемике по поводу подлинности «Слова о полку Игореве» всегда играли существенную роль лингвистические аргументы. Однако ключевую роль в этом вопросе сыграла книга известного специалиста по древнерусскому языку Андрея Анатольевича Зализняка «"Слово о полку Игореве": взгляд лингвиста» (2004). Если ранее обычно обсуждалось, соответствует ли то или иное слово, грамматическая форма или языковая конструкция языку XII века, то Зализняк поставил задачу не только оценить наличие или отсутствие ошибок в тексте «Слова», но и тот объём знаний, который требовался потенциальному фальсификатору, чтобы сочинить текст, таких ошибок не содержащий.

Скептики порой утверждают, что культурные люди XVIII века, например тот же Алексей Мусин-Пушкин, с детских лет знали церковнославянский язык и могли использовать его при изготовлении фальшивой древней рукописи. Но на самом деле между древнерусским языком XII века и церковнославянским языком отличия довольно велики, и подделка, написанная по-церковнославянски, была бы разоблачена уже вскоре после публикации.

Если «Слово» представляет собой подделку, то её автор должен был обладать глубочайшими знаниями древнерусского языка. Он правильно употреблял четыре разных прошедших времени, владел двойственным числом. Целый ряд слов, встречающихся в «Слове о полку Игореве», к XVIII веку изменили свои значения, но в тексте они безошибочно употребляются в значениях, которые были у них в древнерусском языке: «полкъ» («поход»), «жадный» («жаждущий»), «жестокий» («крепкий», «сильный» — о теле), «жизнь» («достояние», «богатство»), «жиръ» («богатство», «изобилие»), «похоть» («желание, стремление»), «на судъ» («на смерть»), тощий («пустой») и т. д.

В некоторых случаях получается, что потенциальный фальсификатор должен был опередить науку на двести лет или даже больше. В древнерусском языке было немало энклитик — маленьких слов, не имеющих самостоятельного ударения. Среди них были частицы («же», «ли», «бо»), местоимения в дательном или винительном падеже («ми», «ти», «си», «мя», «тя», «ся»), формы вспомогательного глагола («есмь», «еси»). Расположение энклитик внутри фразы и порядок их следования друг за другом определяется строгими правилами. Например, в древнерусском языке можно сказать: «отступилъ ти ся есмь того села» («я отступился в твою пользу от того села»), но никак нельзя сказать: «отступилъ ся ти есмь того села» или «отступилъ есмь ти ся того села». Правила порядка энклитик были жёсткими, нарушение их можно сравнить с нарушением порядка морфем внутри слова, как если бы мы вместо «ид-ё-м-те» сказали «ид-ё-те-м». Но носители древнерусского языка, даже грамотные, этих правил не осознавали, просто автоматически ставили энклитику в нужное место. Авторы грамматических описаний не уделяли большого внимания энклитикам, полное описание правил постановки которых дал А. А. Зализняк в монографии «Русские энклитики» (2008). Но возможный фальсификатор слова должен был проделать работу Зализняка в конце XVIII века, так как в его тексте энклитики стоят на верных местах.

В древнерусском языке в конце глаголов в имперфекте (одном из прошедших времён) иногда возникало «-ть», а иногда его не было: «писаше» или «писашеть» («он писал»), «писаху» или «писахуть» («они писали»), «хожаше» или «ходашеть» («он ходил»), «хожаху» или «хожахуть» («они ходили»). В церковнославянском языке, в отличие от древнерусского, форм имперфекта с «-ть» не было (только «писаше», «писаху», «хождаше», «хождаху»). По какому принципу в древнерусском языке появлялось и исчезало это «–ть», долго оставалось неясным. «В 3-м лице ед. и мн. ч. древнерусские книжники часть присоединяли к окончанию имперфекта "-ть"», — только и сообщал об этом один из лучших учебников по исторической грамматике, впервые изданный в 1981 году. Определить правила употребления форм типа «писаше» и «писашеть» смог славист Ален Тимберлейк из Калифорнийского университета в Беркли (на русском языке его статья вышла в 1997 году в «Вопросах языкознания»). Как выяснилось, появление «-ть» на конце глагола зависит от определённых энклитик, идущих сразу после него. Тимберлейк работал на материале Лаврентьевской летописи, но употребление «-ть» в имперфекте в «Слове о полку Игореве», как оказалось, соответствует сформулированным им закономерностям.

Если бы «Слово о полку Игореве» действительно было написано кем-то в XVIII веке, то этот человек должен был предварительно сделать огромное число лингвистических открытий в области древнерусского языка, но, что самое поразительное, он нигде не оставил упоминаний о своих открытиях, которые явно должны были потребовать у него многих лет упорного труда. Очертив весь объём знаний, которыми должен был обладать фальсификатор XVIII века, чтобы написать текст «Слова о полку Игореве» и избежать разоблачения, Зализняк приходит к выводу: «Желающие верить в то, что где-то в глубочайшей тайне существуют научные гении, в немыслимое число раз своим талантом превосходящие известных нам людей, опередившие в своих научных открытиях всё остальное человечество на век или два и при этом пожелавшие вечной абсолютной безвестности для себя и для всех своих открытий, могут продолжать верить в свою романтическую идею. Опровергнуть эту идею с математической непреложностью невозможно: вероятность того, что она верна, не равна строгому нулю, она всего лишь исчезающе мала».

Отдельно разбирает А. Зализняк отношения между «Словом о полку Игореве» и «Задонщиной». Он установил, что, если сравнить части текста «Задонщины», совпадающие и не совпадающие с текстом «Слова о полку Игореве», то окажется, что по нескольким лингвистическим характеристикам (употребление кратких и полных форм прилагательных, позиция местоимения «ся», доля бессоюзных предложений) они значительно различаются. При этом характеристики общих со «Словом» текстов совпадают с характеристиками всего текста «Слова». Если предположить, что фальсификатор копировал куски текста из «Задонщины», то придётся признать, что он отбирал их не по содержанию, а по, например, доле бессоюзных сложных предложений.

В 2014 году разрешилась ещё одна загадка «Слова о полку Игореве», привлекавшая внимание скептиков, — уклончивые ответы Мусина-Пушкина по поводу происхождения рукописи. Сотруднику Института русской литературы Александру Боброву удалось проследить историю рукописи по документам и доказать, что Мусин-Пушкин воспользовался служебным положением, чтобы незаконно присоединить редкий манускрипт к своей коллекции. Напомним, что, со слов Мусина-Пушкина, он приобрёл рукописный сборник, содержавший «Хронограф», Первую Новгородскую летопись, «Сказание об Индийском царстве», «Повесть об Акире Премудром», «Слово о полку Игореве» и «Девгениево деяние», у бывшего архимандрита Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле Иоиля (Быковского). «В последние годы находился он [Иоиль] в недостатке, по сему случаю мой комиссионер купил у него все русские книги, в числе коих в одной, под названием "Хронограф", в конце и найдено было "Слово о полку Игореве"», — писал Мусин-Пушкин. Долгое время эта версия признавалась и современными учёными. В описи монастырской библиотеки в Ярославле даже был упомянут «Хронограф в десть», который в 1788 году был уничтожен «за ветхостью и согнитием» (предполагалось, что так Иоиль официально объяснил исчезновение манускрипта, проданного им коллекционеру). Но в 1992 году этот самый якобы уничтоженный или проданный «Хронограф в десть» был обнаружен в монастырской библиотеке. «Слова о полку Игореве» в нём, конечно же, не содержалось.

Александр Бобров установил, что рукопись «Слова о полку Игореве» попала к Мусину-Пушкину зимой 1791–1792 годов (дату установить помогло самое раннее упоминание о «Слове» в комментариях историка Ивана Елагина на полях собственной рукописи «Опыт повествования о России»). 1791 год очень важен, ведь в этом году Мусин-Пушкин становится обер-прокурором Синода, а в августе того же года Екатерина II повелевает доставить в Синод хранящиеся в монастырских библиотеках древние рукописи, «относящиеся к российской истории». Присылаемые в Синод рукописи попадали в руки Мусина-Пушкина. Среди книг, присланных из Кирилло-Белозерского монастыря, был «Хронограф», который упоминается в двух реестрах, составленных при передаче книг из монастыря новгородскому архиепископу и от архиепископа — в Синод («Гранографъ (Хронографъ). Историа церьковная Ветхаго и Новаго Завета и гражданская, съ частымъ баснословныхъ повестей прибавлениемъ»). Когда в 1797 году Мусин-Пушкин ушёл в отставку с должности обер-прокурора Синода, в отношении него было начато служебное расследование по поводу некоторых рукописей, которые «взяты бывшим синодальным господином графом Мусиным-Пушкиным, но в Святейший Синод не возвращены». Таковых книг насчитали одиннадцать, две вскоре обнаружились, а по поводу девяти остальных Мусин-Пушкин отвечал, что якобы передал эти рукописи лично Екатерине II. В момент разбирательства Екатерина уже умерла, а рукописи так и не нашлись. Среди пропавших манускриптов был и присланный из Кирилло-Белозерского монастыря «Хронограф» с прибавлением «баснословных» (то есть мифологических) повестей. Страсть коллекционера заставила графа присвоить несколько книг, в том числе сборник, который содержал «Слово». После публикации исследования А. Боброва не только развеялся туман над историей обнаружения «Слова», но и оказались полностью невозможными версии некоторых скептиков, называвших автором «Слова» архимандрита Иоиля.

В целом после публикации работы Зализняка среди лингвистов и специалистов по древнерусской литературе не возникает сомнений, что «Слово о полку Игореве» представляет собой произведение XII века. Рассуждения о его поддельности остались уделом представителей псевдонаучных теорий наподобие новой хронологии.