Согласно многим источникам, идиома, обозначающая нелепые выдумки, появилась после того, как знаменитый французский писатель на полном серьёзе упомянул подобное растение в своих записках о России. Мы проверили, правда ли это.
Вот что сообщает об этом фразеологизме «Толковый словарь в четырёх томах» под редакцией Д. Н. Ушакова: «Развесистая клюква — шуточное обозначение небылиц, неправдоподобий, обнаруживающих полное незнакомство с предметом [пошло от описания России, в котором поверхностный автор-француз пишет, что сидел "под тенью величественной клюквы" — sur l'ombre d'un kliukva majestieux]».
Точно такое же пояснение к фразе приводится во «Фразеологическом словаре русского языка» (2014) под редакцией Т. Волковой. А вот в изданном в том же году «Карманном фразеологическом словаре» личность загадочного француза рассекречена: «А. Дюма после путешествия по России в записках упомянул, что сидел и пил чай из самовара "под тенью развесистой клюквы". Книга попала в Россию, и это выражение стало символом нелепой выдумки». Дюма в качестве автора идиомы упоминается и во множестве других источников — например, в книгах «История России в горошек», «Постсоветская литература и эстетика транскультурации» и в статье писателя Дмитрия Быкова «Дюма как отец».
Безусловно, в Европе XIX века периодически сталкивались со смешным для западного уха словом klukva. Например, оно упоминается в 24-томной Encyclopaedia Londinensis (1823), изданной в Великобритании. А в 1860 году в Париже вышло посмертное собрание сочинений Софьи Свечиной, бывшей фрейлины императрицы Марии Фёдоровны, которая большую часть жизни провела в столице Франции. В это франкоязычное издание вошёл и сборник афоризмов под названием «Клюква подснежная» (Klukva podsnejnaia). Примерно тогда же по частям начали издаваться путевые впечатления Александра Дюма от его поездки по Российской империи в 1858–1859 годах. Однако ничего о «развесистой клюкве» вы в них не найдёте. Следы этого выражения ведут в Россию.
В номере «Московских ведомостей» от 16 ноября 1871 года редактор Михаил Катков обратился к статье о Москве, опубликованной в парижском еженедельнике L’Illustration. В ней «самым древним из религиозных памятников, построенных в ограде Кремля» был назван незавершённый к тому времени храм Христа Спасителя, никакого отношения к Кремлю не имеющий. Этот ляп Катков прокомментировал язвительной фразой: «Пахнуло на нас теми блаженными временами, когда французский турист рассказывал, как он в России сидел à l’ombre d’une klukva…("под сенью клюквы". — Прим. авт.]». Это самое раннее из известных на сегодняшний день упоминаний выражения, причём Катков мог ссылаться как на хорошо известную публике байку, так и на случай из личного опыта.
Прошло немного времени, и клюкву начали косвенно связывать с Дюма-отцом. Так, Михаил Салтыков-Щедрин в своих «Помпадурах и помпадуршах» (1873) пишет, что случай свёл его «с князем де ля Клюква» (le prince de la Klioukwa). В словах Салтыкова угадывается пародия на мниморусские имена и фамилии (например, Телятина и Телега), которыми Дюма-отец в своих путевых очерках вызвал смех у большого количества русских читателей.
Наконец, в 1879 году из Петербурга в Нью-Йорк прибыл Александр Павлович Лопухин, будущий профессор Петербургской духовной академии и издатель «Православной богословской энциклопедии». В англоязычном «Журнале православной церкви» он разместил рецензию на свежую книгу британского журналиста Гренвиля Марри «Россия сегодня». Книгу Лопухин разнёс в пух и прах, сравнив её с очерками Дюма-отца, в которых якобы утверждалось, что русские поселяне в жаркие летние дни любят прохлаждаться «в тени вековых деревьев клюквы» (in the shade of a secular klukva tree).
В 1894 году в парижском журнале «Путеводитель для любопытных» утверждалось, что курьёзную фразу про «величественное дерево, именуемое клюквой» (l’arbre majestueux nommé klukwa) в своей книге употребил другой известный французский автор путевых заметок о России — Астольф де Кюстин. Однако в его труде «Россия в 1839 году» подобного пассажа нет.
Как видим, в первые десятилетия своего существования «клюква» ещё не была «развесистой» — в лучшем случае «величественной», и выражение цитировалось в основном на французском, хоть и с тем же ироничным контекстом. Однако уже в начале XX века русское выражение обрело современный вид. В 1907 году в журнале «Весы» можно было прочитать: «Раньше Россия за границей славилась как страна, где под тенью развесистой клюквы крестьяне пьют напиток, называемый самоваром», в 1908 году в «Новом времени» — «Получилась та развесистая клюква, под прохладной сенью которой французские романисты доброго старого времени любили созерцать русского человека отдыхающим за самоваром в полуденную жару», а в журнале «Современный мир» в том же году — «Получилась та развесистая клюква, под прохладной сенью которой французские романисты доброго старого времени любили созерцать русского человека отдыхающим за самоваром в полуденную жару». Наконец, в 1910 году в петербургском театре пародии «Кривое зеркало» была поставлена пьеса Бориса Гейера «Любовь русского казака», в которой девица Аксенка со слезами вспоминала, как сидела со своим любимым Иваном «под развесистыми сучьями столетней клюквы». Вскоре девица по имени Машка стала героиней пародийного франкоязычного куплета, явно написанного под впечатлением от упомянутой сценки, причём родился, судя по языковым ошибкам, куплет в России.
А уже к началу 1920-х годов фразеологизм стал мегапопулярным: идиому использовали и Лев Троцкий, и Андрей Белый, и докладчик на XXII съезде КПСС, и редактор издания переписки императора Николая II с кайзером Вильгельмом II.
Из всего вышесказанного следует, что выражение «развесистая клюква» восходит к то ли анекдоту, то ли к реальному случаю середины XIX века, однако к автору «Трёх мушкетёров» оно отношения не имеет.
Неверная атрибуция цитаты
Почитать по теме:
